Литературное творчество ....все из жизни!

Тоже заходите,летчиками будете....

Волшебство

Спирт.
Это слово такое.
Волшебное.
Потому что происходит это слово не просто так себе, как всякие другие, а от слова «spirit». То есть «дух».
Иногда скрывается под псевдонимами: «шило», «витамин Ша».
Оно волшебное и потому, что может собой заменить вообще все другие слова.
Еще с этим словом можно творить всякие чудеса.
При должной настойчивости в обращении с ним можно достичь и высшей ступени самосовершенствования, то есть общаться вообще без слов, одними морганиями, по причине неподчинения языка и остального тела головному мозгу.
Или, например, в авиации ну просто-таки беззаветной любовью и уважением окружены любые летательные аппараты, где применяется спирт.
Неважно, где, неважно, зачем – главное, чтоб БЫЛ.
И побольше.
Ничем, кроме волшебства, такую любовь я объяснить не могу.
В нашей конторе (ну, я про нее уже рассказывал) почти все вертолеты такие, спиртосодержащие и спиртонасыщенные.
И еще бы им такими не быть, если сами заказчики об этом слезно просят. У них разочарование сильное и даже абстиненция наступает, если вдруг обнаруживается, что в конструкции не предусмотрен бачок под спирт.
А результатом такой абстиненции может иной раз стать и обструкция.
Так что наши вертолеты до некоторой степени тоже волшебные: аура у спирта, что ли, такая - все, с ним соприкасающееся, оказывается слегка смазанным поверху волшебством.
Да что там говорить, даже и мы с бортинженером, люди простые и прагматичные, однажды нечаянное волшебство сотворили: в результате героической и неравной борьбы со страшным обледенением потратили 3 (три) литра спирта.
А обледенение – то происходило на вертолете, на котором даже и бачка под спирт (3 (три) литра) не было. Отсутствовал. Физически и метафизически.
То есть перед полетом спирт (3 (три) литра) заправить некуда было.
А мы, тем не менее, не взирая. Причем совершенно нечаянно.
И победили в борьбе с обледенением.
Мы так и сказали, когда нас потом взволнованно расспрашивали и выпытывали.
Льда нет? Нет. Вот и спирта (3 (три) литра) поэтому нет.
Ну разве не волшебство?
Трансцедентное, да, ну просто трансцедентное дело.
Понятия не имею, что это слово значит, но звучит очень уж здорово. Вот только вслушайтесь: «Транс-Це-Дент-Ный»! Как ржавый жестяной таз по каменной лестнице. И смысла ровно столько же.
Почти так же, как «креативный» и «зэотерический».
Добавлять в текст надо по вкусу.
По смыслу не получится, потому что слова бессмысленные.
Я думаю, такими словами бурундуки разговаривают. Или бандерлоги.
Хотя в испарении 3 (трех) литров спирта креатив уж всенепременно присутствовал.
И не верьте тому, кто скажет, что столько спирта не бывает.
Бывает. Факт!
Вот вам еще одно волшебное явление.
Попробуйте произнести (Только про себя! То есть строго внутри! Вслух нельзя, потому что возможно массовое поражение неповинных окружающих) это волшебное слово «Спирт» (да-да, и это не ошибка! Именно с большой буквы!).
Одно из двух: или слюна закапает, или замутит. Если, конечно, вы с Его Величеством Спиртом раньше встречались.
Но волшебство – дело вообще-то тонкое. Неумеючи браться просто опасно.
Если, например, тонкие и ранимые технические души, пресыщенные обычным Спиртом, взалкают (да, и совсем не случайно в этом слове слышится отзвук слова «алкоголь»!) чего-нибудь возвышенного, неземного, то они что делают?
Правильно, льют спирт в противогазную коробку, а произносят при этом придушенными голосами бессвязные и разрозненные слова о вреде приема вовнутрь технических примесей и о пользе отсутствия таковых.
Грезится же им в такой момент редкое лакомство – Спирт медицинский.
Непосредственный исполнитель манипулирует бутылкой, коробкой и воронкой, при этом высунув язык от старательности.
Остальные участники событий стоят кругом, воздев дрожащие в нетерпении руки и приплясывая на месте в ритуальном танце. Глаза восторженно блестят в предвкушении.
Ни одна летучая молекула Спирта, ускользнувшая мимо коробки, не может разорвать этот круг, потому что тут же перехватывается и немедленно адсорбируется внутри организма.
А что бывает, если 0,7 л Спирта влить, пусть даже и очень старательно, в противогазную коробку, набитую, среди прочего, активированным углем? Не знаете?
Спирт оттуда не выливается!!!
Ни с другой стороны, ни с той, с которой вливали.
Всем алчущим (алч- … алк-… ну, короче, понятно) остается только запах, проистекающий с той стороны, откуда вливали.
Горе.
Горе и тоска, не поддающиеся описанию.
Потрясение основ… крушение жизненных идеалов… общая слабость и равнодушие к жизни… Вот слабый, очень неточный набросок иллюстрации к произошедшему состоянию умов – или того, что их заменяет.
Уныние сгустилось до состояния тумана над аэродромом, сгустилось и осталось надолго. Необычно тихо и грустно было в тот вечер, пусто и безрадостно.
Нет, вам не понять… Только тот, кто много страдал, чья душа изранена и носилась в темной пустоте, кто был мучим похмельем, только тот поймет всю глубину отчаяния, всю эту лунную тишину и туман…
В полночь, после многочасовой бестолковой возни, мелькнула по силуэту полной луны противогазная коробка и скрылась где-то в высокой и росной траве на самом краю.
Горестно взвыли собаки.
Народ разошелся по своим углам, как-то нехорошо и недобро поглядывая на инициатора всей затеи.
И только один техник, мудрый и старый, начинавший карьеру в авиации еще с ликера «Шасси», продолжал шарить среди некошеной травы, наступая на хвосты спящих собак.
Наутро этого техника не было.
Нигде.
Не было его и к полудню.
Сначала тихо, а потом громче, зазвучал по углам зловещий шепоток о недоброй силе полной луны, неприкаянных душах и неведомых сущностях.
Мракобесие прекратил начальник инженерно-авиационной службы, заглянувший за какой-то надобностью в древнюю, бог весть какого назначения, будку.
Там он и был - старый и бывший мудрый техник, рефлекторно прижимавший к груди противогазную коробку.
Только сейчас он был не мудрый и не техник, и даже человеком его можно было назвать с очень большими оговорками.
Состояние его было неземным и каким-то возвышенным, потрясенным некими откровениями, хотя и явно преходящим.
В обозримом будущем ждать от него вразумительности было делом явно бестолковым.
Вся работа прекратилась, аэродромный народ произвольно разбрелся тут и там по кучкам, в настроениях образовалась некоторая шаткость, а в умах неустройство.
«Как?» - выделялось из общего жужжащего шума – «Как ему удалось?»
Отвечаю – «как». Вовсе он не навинчивал шланг на коробку и не дышал через него (а такая гипотеза обсуждалась). И не проливал сквозь коробку воду в надежде, что по дороге она прихватит с собой спирт (тоже обсуждалась, и даже готовился натурный эксперимент).
Ничего этого он не делал.
В таких ситуациях надо положить проспиртованную противогазную коробку в пластиковый пакет, потом сунуть все это в кипяток. Ну а как сконденсировать пары Спирта – в нашей стране не знать просто неприлично.
Правда, для всего для этого надо начать карьеру с ликера «Шасси», и потом пройти все ступени, не пропуская ни одного учебного предмета.
Да, велики сокровенные знания…
Глубоки тайны науки…
Бесконечны усилия познания…
И все равно это было чистое волшебство!
Потому что слово такое – Спирт!
Понимаете – СПИРТ!!!







ДЫЛБЫНДЫК

Первым словом всякого опытного российского администратора, как справедливо заметил классик, должно быть слово матерное.
Не исключено, кстати, что слово, которое было в самом начале, именно таковым и было. Ну, судя по результатам-то…
Продолжая мысль классика, можно, видимо, сказать, что первым словом, предваряющим всякое действие, должно быть слово матерное; а кроме того, эффективность действия, вызванного к жизни упомянутым словом, прямо пропорциональна свежести выражения и величине вложенной в него экспрессии.
Кроме того, только такое слово и может заставить сдвинуться с места жизнь, застывшую в результате неожиданной передряги. И чем более неожиданна таковая передряга, тем и слово должно быть емче и звонче. Банальность в таких случаях бессильна.
Это была преамбула.
Что касается частностей, то вот одна из них.
Летательные аппараты, знаете ли, штука хитрая. По размеру сильно уступая и водоплавающим сооружениям, и всякого рода ползающим изделиям, по наполнению внутренней жизни существенно таковые превосходят.
Так как одному человеку давно уже не под силу сконструировать, скажем, вертолет целиком, то один проектирует одно, другой – другое, а потом все складывают вместе, то есть в кучу, и смотрят, что получилось.
При этом все толкаются и ругаются из-за места и веса, потому что не всё помещается, куда вообще-то должно бы.
В этой куче много всякого электрического, гидравлического, пневматического и тому подобного, не к ночи будь оно помянуто.
Что – то из этого должно срабатывать при нажатии, повороте или подаче тока, а что-то – наоборот, ни в коем случае не должно срабатывать не только само, но и давать сработать чему-нибудь другому. Потому как оно, другое, если сработает, то много интересных дел может натворить.
Получается по-всякому. Иногда даже самим создателям непонятно, что у них создалось - то ли вертолет, то ли неведома зверушка – и как оно там всё внутри себя функционирует.
Вот поэтому однажды в послеобеденный спокойный час у нас на стоянке раздался тихий такой, можно даже сказать, камерный, взрыв.
Над одним нашим хитрым изделием поднялся дымок, а потом с него, как листва с осеннего дерева, посыпались другие, не такие хитрые изделия. Они, по замыслу наших изобретателей, гениальных Винтиков - Шпунтиков, сыпаться должны были бы в полете, причем строго там и тогда, где и когда им указано.
Чтобы они не сыпались где попало и не водили раньше времени человечество в изумление, надобно периодически проверять – как они там, доведись вдруг до дела, посыпятся или нет?
Но при этом нужно предварительно повернуть один ма-а-а-хонький такой переключатель несерьезного вида.
А стоять при этом под вертолетом, наоборот, совсем не нужно.
Техник же и не повернул, и стоял, счастливый в своей солнечной безмятежности.
И если перед событием он был похож на просто идиотического алкоголика (каковым, впрочем, и являлся), то после события стал похож на ушибленного идиотического алкоголика, потому что его и в самом деле ушибло всем тем, что свалилось с вертолета.
Всё замерло: люди, ветер, собаки на лежанках и дети на руках.
Ответственный за весь процесс инженер вспышкой молнии осознал, что нужна команда.
Она никак не складывалась в его голове.
Секунды шли, все ждали руководящего слова, а он мучительно шарил внутри себя в поисках чего-нибудь подходящего к случаю. Ничего не находилось: среди позавчерашних опилок и вчерашней пыли попадались только трех и пяти буквенные, всем известные, банальности, явно не соответствующие масштабу события.
С треском раздираемых в кровь мозгов сложилось из разрозненных слогов слово: «Дылбындык!». Несколько времени пометавшись в поисках выхода, оно мощно вырвалось на волю и заметалось уже снаружи.
Не успел последний слог рассыпаться мелкой россыпью в воздухе и погаснуть в желтом березняке, как события обрели целеустремленность, подобно шашлыку, внезапно нанизанному на шампур.
Всё забегало и закричало, пожарная машина завыла и помчалась, белый халат доктора замельтешил так, что казалось – мечется пятеро, из домиков повыскочили все бравы молодцы, а телефон так просто сразу разорвался.
Собаки тоже прониклись значением момента и приняли посильное участие в общем безобразии.
Все пошло своим чередом, инженер очень толково распорядился, что куда убрать, где закопать и чем сверху присыпать, чтоб не заметно было, и что в какие формуляры записать.
Вертолет немедленно зачехлили, дабы не раздражал начальство и вероятного противника окургузенным своим видом.
Если бы я писал поучительный рассказ, то должен был бы сказать, что с тех пор это свежее слово вошло в традицию и передавалось из поколения в поколение, а потом сделало большую карьеру, попав в речь президента вместе с «мочить в сортире» и даже войдя в президентский литературный язык.
Но правда жизни в том, что новые поколения в новых (подобных) сюжетах придумывали новые походящие слова, ничуть не хуже, и пользовались ими вполне успешно.
А какой классик сделал справедливое замечание, с которого начался рассказ, выясняйте сами. Подсказка: не я. Вторая подсказка: одно время он был вятским губернатором.
Да, совсем забыл: когда слово прозвучало, то в облачном небе немедленно образовался просвет и солнце воссияло над стоянкой вертолетов.
Радуги, правда, не появилось.




ШВЕДСКИЙ СТОЛИК

На безопасном удалении от места действия, в тенечке, сидят два араба, неотрывно глядят оттуда сюда и что-то нервно глотают из жестяных банок.
А действие выглядит так: на фоне жуткого вида военного и, видимо, даже воздушного сооружения подпрыгивает, вертится и приседает белый человек. Перед ним стоит местный житель в белом бурнусе. Сам житель в наивысшей степени не белый.
Сооружение, судя по воздушным винтам сверху, предназначается для того, чтобы летать; белый человек перед ним предназначается для того, чтобы о нем рассказывать.
Марево от раскаленной земли затягивает горизонты, ветерок переметает с места на место всяческую мелкую дрянь и пыль. На потном белом человеке появляются и ширятся грязные разводы. Муки продолжаются второй час.
- А если происходит вот такое – белый человек два раза подпрыгивает для иллюстрации своих слов – то надо делать вот так! – и ужасно вытягивается на цыпочках, а в верхней точке расправляет руки и машет ими.
- Ферштеен? Андестенд? Уф-ф! – выдавливает он из себя между пыхтениями и утираниями пота.
Местный араб стоит и смотрит окаменело. Все происходящее в его мозгу снаружи никак не проявляется.
Издалека это походит на шаманские камлания самого низкого пошиба.
Все вместе - авиационная выставка.
Идет ее предпоследний день.
Во что бы то ни стало требуется заключить хоть самый плюгавенький договорчик на поставку авиатехники, пусть даже на неведомом науке языке, чтобы поездка была не совсем зряшней.
Представитель одной нашей фирмы пытается рассказать о военном изделии и принципах его работы.
Способ пуска ракеты и метод прицеливания ему уже удалось передать в наглядных образах, применяя такие специальные военно-технические термины, как «ба-бах!» и «бу-бух!».
Пушку он изобразил примерно так же, как играющие в войнушку пацаны, и даже показал собой разрыв снаряда. Работу же хитрых механизмов пушки он мудро изображать не стал, справедливо сомневаясь в своем таланте мимического актера.
Теперь очередь дошла до способа создания подъемной силы и управления.
«Господи!» - думает представитель – «А как работу автомата перекоса-то передать?!» - и начинает махать руками в двух плоскостях.
И это еще хорошо, что ему не надо изображать собой хвостовой винт.
Попытка изобразить подвеску вооружения на пилоны сводится к сворачиванию рук калачами (ну, как будто держишь два воображаемых арбуза) и переминанию с ноги на ногу: сценка «идет дехканин с базара».
Теперь муч

А. Покровский стал настолько знаменит, что пора уже писать ему подражания и сочинять на него пародии.
Поэтому – подзагаловок: «Подражание Покровскому».

Давайте я расскажу вам о какой–нибудь ерунде.
Ну, например, вот: я живу в третьем шкафчике.
Кто хоть сколько–нибудь и когда-нибудь, пусть даже рикошетом или по касательной, соприкоснулся с нашей армией, тот понял, о чем это я.
Один из моих первых командиров так, бывало, и говорил, изогнувшись и заглядывая в тумбочку: «Кто здесь живет?!» (дело, понятно, происходило в курсантской казарме).
Процитировав таким необычным образом медведя из сказки о теремке и не дождавшись из тумбочки ответа, командир обычно переходил к более простым, кратким и ясным выражениям, доступным пониманию каждого-всякого.
Так вот я и говорю, что я живу в шкафчике. Это значит, что там лежит всякое мое летное барахло - куртки, комбинезоны и всякие унты, висит летный шлем (в нем я держу кипятильник, чай и сахар, потому что удобно) и даже неизвестно зачем выданный кожаный шлемофон древнего образца.
Когда я собираюсь летать, то переодеваюсь около этого шкафчика, прыгая на одной ноге. У других шкафчиков прыгают остальные. Иногда можно наблюдать особенно интересные и душераздирающие прыжки и антраша в исполнении заслуженных и героических людей, особенно когда пол холодный.
Мы все здесь, собственно, тем занимаемся, что делаем вертолеты, а прыжки на одной ноге при переодевании – это такой древний ритуал, без этого вертолет не создать.
Этот шкафчик в летной раздевалке долго никто не занимал, пока все другие не оказались заняты, а когда в нашу контору попал я, то совет старейшин определил меня в него на жительство.
Другие шкафчики в нашей комнате тоже «с прошлым», но сейчас никто уже помнит, кто из легендарных людей в каком из них размещался. На всякий случай принято считать, что размещение на жительство в любом шкафу – почетно, это как бы переходящее знамя и знак некоторого признания.
Когда - то давно эта мебель была последним словом моды, потом стала ее же старческим ворчанием, а сейчас, наверно, соответствует еле слышному пыхтению.
Да и вообще, все вокруг – стоянки, бараки, домишки – вполне являет собой «памятник старины», под названием «аэродром середины ХХ в.».
И раздевалка наша должна бы по справедливости называться «стоянка первобытных летчиков середины ХХ в.». Может, так и будет, когда будущие археологи лет через много-много раскопают эти места.
Здесь, на дальней окраине большого города, и вправду был аэродром, потом город с разбегу выскочил за кольцевую автодорогу, но уперся в наш забор и проходную, когда навстречу ему вышли суровые ВОХРовки с наганами.
С тех пор городу только и осталось, что заглядывать к нам через забор. Бывает интересно, летя, увидеть вдруг на одном уровне с собой или даже выше дядьку в домашних трусах или тетку в халате и с поварешкой в руке. И не то еще увидишь, бывает.
Вот интересно ли им? Ну не знаю, не знаю… Вообще-то, не каждому так везет, чтобы прямо в квартире летали вертолеты.
С другой стороны от нас, сразу за забором же, проходит большая трасса, шоссе, а с третьей – кольцевая автодорога. Обычно нас не очень - то видно по причине бетонного забора.
Но когда из-за него вдруг взлетает какое-нибудь ни на что не похожее военно-воздушное страхолюдство (форма жуткая и неудобопонятная, и слева у него ракеты, и справа у него ракеты, и еще сбоку пушка, вокруг всего броня, сверху винты, а в самой середке, со взглядом возвышенным и смертоносным, летчик) – то впечатлительные водители с тонкой душевной организацией надолго теряют душевное равновесие.
Потом, выбравшись из кювета, пишут жалобы.
Так что нашу действительность не всякий, пусть даже и нашенский, человек выдержит.
Вот, например, один речной капитан, хотя и явно наш человек (судя по отношению к спирту), тоже не выдержал, когда на его баржу сел вертолет.
Не проявил капитанской стойкости и невозмутимости, а проявил и даже закрепил вовсе наоборотные качества – ябедничество и скандальность.
Его водоплюхающее сооружение, как ни как, возвели в ранг авианосца, и этим стоило бы гордиться. Но вот, понимаете ли, не смог речной капитан подняться своей пресноводной душой до состояния души капитана авианесущего корабля.
Ну и не надо, пусть и дальше возит свой песок, раз нет в его личности высокого полета и стремления.
Причина же скукоженности его души, как потом выяснилось, банальна: он охлаждал в прохладном песке пару бутылок пива; а когда вертолет улетел, то пива в песке не оказалось – сдуло потоком от винтов.
Правда – правда, сдуло, мы тут совершенно не причем, у нас спирта своего и так завались.
А то еще привезли нам как –то иностранца цвета начищенного форменного ботинка, из какой-то бог весть то ли Африкандии, то ли Малайландии, то ли Банзизарии – с целью что-нибудь ему продать.
Вообще – то для таких дел есть у нас красивая посадочная площадка, вдалеке от нашего буйного первобытного безобразия.
Обычно мы туда вертолеты по воздуху перегоняем, а потом нас самих охрана отгоняет подальше и держит там, пока обратно лететь пора не настанет, чтобы не смутили мы чем-нибудь, например, внешним видом или выражением лиц, дорогих гостей из солнечной Африкандии.
Там и столовая такая специальная есть, чтобы иностранцев и лиц приближенных кормить, только нас туда не пускают, потому как тогда объяснять придется, что это за люди дворницкого облика за столом наличествуют и как они дошли до жизни такой.
Но тут так сложилось – попал не подготовленный должным образом, но зато начищенный до коричневого блеска иностранец прямо в нашу действительность. Удивился он, надо думать, постройкам, в которых уже лет тридцать нет ни одного прямого угла, которые чем дальше – тем не прямее, собакам (а их у нас – страшное дело! А драные! А тощие! И ничего-то их не берет), и совсем было собрался удивиться всему вообще, но тут его схватили, потащили, да так, что он только короткими ножками (сильно коричневыми) в воздухе делал дрыг-дрыг.
Кормили-поили-отвлекали-развлекали-уговаривали.
И кто его знает, может быть, даже и уговороли бы, но сработал закон сохранения вещества: что съедено и выпито – должно же в конце - концов куда-то деться.
Для этого дела у нас начальство нетронутым сохраняет странного вида домишко, похожий, изволите ли видеть, на Пизанскую башню, только не сказать, чтобы совсем.
Он в масштабе 1:100 натуральной величины башни или около того, а в остальном – один в один башня. Я ее, правда, не видел, но глядя на домишко – вполне отчетливо себе представляю.
В него даже и много кто из заслуженных – знаменитых не брезговал хаживать.
В общем, живая древность, действующая, в отличие от башни, прошу заметить.
Если же его вдруг взять и отремонтировать, то он враз всю свою историческую ценность утратит, потому и стоит не тронутым с доисторических времен, только досками подперт.
Эти доски главный инженер во время порывов энтузиазма лестно величает контрфорсами и даже пилонами.
Есть мнение, что рядом, в радиусе метров десять-двадцать, или в нем самом только первобытный человек выжить может.
Но я думаю, что тут есть некоторая недооценка или, черт побери, даже легкомыслие: первобытный человек тех модификаций, что для эксплуатации в теплых широтах предназначены, тут и вправду не выживет. Вот более поздние модели, разработанные для северных широт – вот те еще может быть.
Сводили иностранца туда, потом извлекли, глянули в глаза – а там, в черных зрачках, не вертолеты-самолеты-контракты, а навеки впечатлелся пизанский домишко. Такое впечатление вызвал, то есть от слова «печать». Вытеснил домишко вертолеты, как из сознания, так и из подсознания, если у африкандийцев таковое есть.
Далековато иностранец от первобытных людей ушел, эволюционировал, значит.
Вот так и уехал ботиночный человек, напоенный - накормленный, но удивленный, и удивленный совсем не вертолетами.
Бродит теперь где-нибудь по Африкандии, а в глазах – вечный вопрос и наш вечный же пизанский домишко, вместе с контрфорсами.
Редкий какаду долетит до середины Лимпопо после того, как заглянет в эти глаза.
Так что не удивляйтесь, если этнографы однажды привезут из самой африкандийской глухомани легенды – сказки - тосты об удивительных белых людях и их странных повадках.
Это про нашу контору. И про домик.





Летательные аппараты бывают приличными и неприличными.
Собственно, первые летательные аппараты сначала были неприличными, а потом оприличнились. От тех, первых, тогда еще не приличных аппаратов, и произошли все остальные. Часто такое происхождение было незаконным.
В еще более отдаленном родстве с летательными аппаратами находятся птицы. Такого родства стыдится, конечно, не приходится, но, с другой стороны, в родословную авиации позатесались всякого рода насекомые: стрекозы, жуки и даже мухи. Может быть, даже зеленые.
И эти родственные связи ясно видны из конструкции самолета системы братьев Райт.
Приличные летательные аппараты водятся в основном на приличных аэродромах, а ведут себя почтенно и солидно, и так же почтенно и солидно зарабатывают свое авиационное топливо и масло, можно даже сказать, в поте лобового стекла своего.
Неприличные – чаще всего на каких-то подозрительных площадках, бывает, что за хлипкими загородками и штакетниками, а то и вовсе в чистом поле. При этом они ведут какой-то богемный образ жизни, то летают, то не летают, то кувыркаются в воздухе, то бессмысленно улетают куда-то, то ни с того - ни с сего прилетают обратно. И все это безо всякой пользы для народного хозяйства.
И вид у них тоже расхристанный: то у одного еще один, неположенный, воздушный винт где-нибудь присобачен, то у другого ромашка на боку нарисована, а то вместо нормального крыла - парус. К тому же якшаются эти аппараты с такой же невразумительной публикой.
Поэтому-то приличные летательные аппараты и боятся, что их заподозрят в каких – либо связях с неприличными и всякий раз открещиваются от таких подозрений.
Вертолеты тоже долго числились по ведомству неприличных, но потом поднапряглись и вышли в комильфо, то есть в приличные.
И теперь даже самому почтенному и толстому самолету не стыдно быть на стоянке рядом с таким же солидным вертолетом, зато оба вместе они будут опасливо поглядывать, например, на дельтаплан, если его угораздит оказаться рядом.
Впрочем, бывают времена и события, когда всё летающее и какбылетающее собирается вместе, не особо разбирая чины и звания.
Одно из такого рода событий - авиасалон. Слово противное на слух, но из песни слова не выкинешь, особенно если стон у них песней зовется.
Летит, стало быть, однажды, заслуженный, но маленький самолетик Ан-2 на этот самый салон. Самолеты этого типа – по своей богатой биографии, конечно, должны бы относиться к солидным летательным аппаратам, но вот вид у них крайне несоответствующий: «этажерка», обтянут тканью (читай – тряпками), и максимальная скорость всего-то – 250 км/ч, да и размер…
Командир экипажа, подлетая к аэродрому, где имеет место быть сборище авиации, бодро доложил, что положено, и запросил, что требуется запрашивать. С земли, тоже как надлежит, вежливо отвечают и все, что надо, разрешают. Потом руководитель полетов вежливо же интересуется типом летательного аппарата. Услышав, что летит Ан-2, всё так же вежливо интересуется, а хватит ли уважаемому экипажу (численностью аж в целых два человека) длины полосы для посадки.
А полоса – то - длиннющая, рассчитана на посадку супер - пересупер монстров размером с пароход.
Надулся командир на такое ехидное замечание.
Решил показать, как летать надо: сел точнехонько на полосу точного приземления (справедливости ради надо сказать – на такую полосу Ан-2 можно бы приземлить даже и поперек, если постараться). То есть сел в самом начале полосы.
А ее же теперь освободить надо, то есть убраться поскорее с дороги следующего самолета, потому что он уже совсем недалече и вовсю об этом бухтит в эфире.
Тарахтит бодро – весело Ан-2 через несколько километров к концу полосы, и надо бы уже тут свернуть, чтобы все вокруг вздохнули наконец спокойно.
А не получается!!!
Тормоза от долгого руления перегрелись, а на правом колесе и вовсе дымят, противно воняя резиной. Не поворачивает окаянная авиационная реликвия (времен Куликовской битвы), и хоть ты тресни.
Руководитель полетов про вежливость почти совсем забыл, еще чуток погодя и литературный язык забудет, а потом и вовсе клыками скрежетать начнет.
На общую картину воззрилась мировая авиационная общественность и смотрит не без интереса, что дальше произойдет.
Самолет, который сесть собирался, от душевного волнения на английский язык перешел – иностранец, зараза!
Ужас.
Тухлая ситуация, словом.
Тут открывается грузовая дверь самолетика Ан-2 (руководитель полетов полез то ли за валидолом, то ли за пистолетом, то ли за памперсами).
Как полезет оттуда нечто, как полезет - вроде бы даже и люди: кто в тельняшке до колен (больше ничего), кто в сатиновых трусах такой же длины – и браво разворачивают самолет, куда следует, взявши за хвост. Потом также браво заскакивают обратно и вся честная компания удаляется с полосы.
Все руководители вздохнули и выплюнули валидол.
У следующего поворота маневр повторяется, поражая присутствующих слаженностью и быстротой.
Встал Ан-2, куда ему сказали – напротив французского пассажирского лайнера.
Пришли французы, потрогали ткань на крыльях, переглянулись – и ушли, синхронно качая головами. Решили, видимо, что Ан-2 – все ж таки явно из неприличной авиации.
И хорошо, что ушли и не видели тех, кто из самолета выскакивал.
Потому что любой Махно безо всяких записал бы этих ребят в свою банду.
Парашютисты это были, они тоже на салон летели. Вот не знаю, их-то куда отнести – к приличной авиации или нет?

ВОСПОМИНАНИЕ


Бульк-бульк…
Дзынь-дзынь…
- Ну, будем!
- Конечно, будем!
- А кудыж мы денемся…
Хлюп-хлюп-хлюп…
Чавк-чавк-чавк…
- Серега, ты, говорят, катапультировался тут как-то…
- Ну…
- А на вид – ну как новенький!
- Сам ты…
- Поделился бы впечатлениями-то!
- Да какие, на фиг, впечатления!!! Будто взяли телеграфный столб и ка-а-ак дали по заднице…